Эрбат. Пленники дорог - Страница 264

264

— Как бы нам воды в рот в прямом смысле не залили… И желательно, чтоб при этом ее выше головы не было… Вон ее сколько за бортом, водицы чистой!.. Вот тебе и весь ответ.

— Объясни подробнее… На тебя, судя по всему, меланхолия напала.

— На это есть все основания… Ты сама разве не понимаешь таких простых вещей? Мы с тобой, помимо нашей воли, оказались втянуты в серьезные игры больших людей, правящих этим миром. Ну, а последствия таких игр для некоторых пешек общеизвестны… Обычно их одним щелчком сбивают с доски. В общем, невесело… Проще говоря, ни на что хорошее нам с тобой рассчитывать не стоит…

Кисс замолчал, а у меня пропало даже малейшее желание разговаривать с ним. Все одно ничего хорошего от него не услышишь. Тоже мне, пророк! Мрачный он все последние дни, замкнутый…

За бортом, судя по все усиливающейся качке, начиналась непогода. Впрочем, неверно. Непогода началась давно, но сейчас суденышко мотало просто безбожно. Ветер дул все сильнее, а наш корабль, судя по всему, даже и не думал приставать к берегу, чтоб переждать непогоду. Всеблагой — это же опасно: в такую погоду легкому судну оставаться на открытой воде! Как бы чего не случилось… Вон нас как в трюме мотает! У меня иногда даже сердце от страха замирало! Впрочем, вполне может оказаться так, что как раз подобные суденышки в такую погоду без проблем могут ходить по воде — ведь в судоходстве я совсем не разбираюсь.

И еще: от постоянной качки кандалы стали натирать запястья. Если так дело пойдет и дальше, то к завтрашнему дню железные кольца собьют наши распухшие руки чуть ли не до костей…

Места в отсеке было настолько мало, что мы с Киссом стояли чуть ли не вплотную друг к другу. Иногда, при сильных порывах ветра, судно настолько наклонялось, что мы чуть ли не падали друг на друга. Дверь была заперта, доски в отсеке подогнаны плотно, и воздух сюда почти не проникал. Постепенно становилось все жарче, да и дышалось тяжеловато. Я чувствовала себя сравнительно неплохо, а вот Киссу явно стало не хватать воздуха. И дышать он стал тяжело, с хрипами…

В борт корабля ударила высокая волна, отчего он сильно накренился. Я вновь чуть было не рухнула на Кисса, и на краткий миг мои ладони прижались к его голове. Мне хватило и этого.

— Кисс, — ахнула я, — да у тебя жар! И тебя трясет в ознобе!

— Цыпа, — попытался он съехидничать, — какого ты, однако, о себе высокого мнения… Уж не думаешь ли ты, что рядом с тобой я испытываю страстный подъем чувств? Так вот: не дождешься. И не стоит тебе хватать меня руками… А вдруг это мне неприятно?

— Не пытайся зубоскалить! Это у тебя плохо получается. Мне кажется, ты заболел…

— Я здоров. Это тебе кажется невесть что… Наверное, от качки…

— Хорошо бы, если мне это только показалось… Постой спокойно, не дергайся!

— А я сказал — не дотрагивайся до меня!

— Ага, ты это говоришь после того, как мы с тобой в этой каморке чуть ли не терлись друг о друга невесть сколько времени? С чего вдруг ты стал таким недотрогой? Насколько мне помнится, ты же сам еще не так давно руки распускал! У меня синяки на шее после общения с тобой до сих пор не прошли. Но не бойся, я тебя пока душить не собираюсь, хотя стоило бы! Так что стой спокойно, и не сопи раздраженно… Все равно тебе деться некуда!

Как сумела, скованными руками дотянулась до его лба, и, преодолевая слабую попытку меня оттолкнуть, на ощупь пробежала пальцами по сухим, обметанным жаром губам, по мокрой шее… И еще Кисса мелко-мелко потряхивало… Я не ошиблась — это был озноб больного человека. Теперь хотя бы понятно, отчего так сильно изменилось его поведение за последние несколько дней. Болезнь брала свое… Как же я не заметила раньше, еще в застенке, что он заболел? Всегда считала, что сразу различаю недомогания у людей: пока сестрица росла, к ней, к бедной, липли все без исключения болячки и хвори, какие только могут быть у ребенка, так что за ней был нужен глаз да глаз… И лечить Даю приходилось тоже мне, делала все так, как мне советовала Марида… А это что?.. О Небо! На шее Кисса, сзади, чуть ниже основания черепа, мои пальцы наткнулись на тонкую полоску воспаленной кожи, идущую вдоль линии волос, и покрытую крохотными лопающимися пузырьками…

— Кисс, да у тебя же серая лихорадка!

— У тебя что, глаза, как у кошки? Как я заметил, ты и на свету не всегда различаешь и то, что находится прямо перед тобой, а тут… Как можно хоть что-то рассмотреть в темноте? И с чего ты взяла…

— Ну, чтоб это понять — для этого не надо быть семи пядей во лбу! Ты сам сказал, что у вас в караване вспыхнула эпидемия серая лихорадка. Видимо, и тебя задело… Зачем ты только из карантина удрал? Еще там, в Серых Мхах? В тех местах, может, тебя хоть чем-либо, да полечили бы! А здесь, в этой комнатушке, у нас даже воды нет! Ох, а ведь при твоем состоянии пить бы тебе надо! Самое лучшее — клюквенный или брусничный морс, да вот только где его сейчас взять?! Наверное, только о том и думаешь, как бы хоть глоток воды получить? Так?

— Вроде того… Но, все же, может быть, я просто простудился, или нечто похожее, а ты сразу панику сеешь…

Что тут скажешь!? Каждый, даже самый сильный человек, в глубине души может надеяться наивно, как ребенок, что случившееся у него заболевание не так страшно, а схожие внешние признаки опасной болезни — это простое совпадение, и не более того…

— Видишь ли, еще в поселке, в нашем доме именно я всегда лечила заболевших, так что глаз на болезни у меня наметан. С тобой, правда, я несколько промахнулась, но тут уж обстоятельства виноваты… Ты болен, причем серьезно, и лихорадит тебя уже несколько дней. Так? Когда ты понял, что заболел? Дня три — четыре назад, не меньше? Что молчишь? Там-то, еще в застенке, почему никому ничего не сказал? Дурень, там бы тебя лечить стали!..

264