Эрбат. Пленники дорог - Страница 303

303

Пока мальчишки ели, Кисс с гордым видом положил передо мной нечто непонятное, чему я не могла дать название. Внешне это больше походило на обломок палки, на который был косо насажен острый наконечник стрелы с небольшими насечками по краям. Хм, нечто смешное и нелепое…

— Лиа, как тебе это нравится?

— Ну, не знаю, что и сказать… Недоразумение какое-то…

— Где ты видишь недоразумение? — всерьез обиделся Кисс. — Это, чтоб ты знала, на сегодня наше единственное оружие!

— Так, говоришь, это… изделие называется оружие? — я едва не рассмеялась. — Да, от такой жути любой до заикания напугается!.. Ладно, Кисс, не сердись: просто я от разговора с колдуном еще не отошла…

Оказывается, пока меня не было, Кисс вытащил из сапога припрятанный там наконечник от стрелы, и вместе с мальчишками сумел приладить этот наконечник к обломку найденной в амбаре палки. Посмотришь со стороны на это творение — только руками разведешь, но, тем не менее, в руку деревяшку брать довольно удобно. Конечно, нечего и думать о том, что этим так называемым оружием можно сражаться, но на один удар его, пожалуй, хватит.

Чуть позже, всей компанией расположившись на сене, я слушала то, что мне рассказывали Кисс и мальчишки. Двое из них, Толмач и Лис, действительно были братьями. Тот, что постарше — Толмач, отличался невероятной способностью к изучению чужих языков. Стоило ему несколько дней пообщаться с кем-то из чужаков, прибывших из дальних стран, как он мог неплохо разговаривать с ними на их же языке, причем выученного языка он уже никогда не забывал. На мой вопрос, сколькими же языками он владеет, мальчишка с гордостью показал мне десять пальцев, а затем еще шесть. Шестнадцать! И это в его-то возрасте! Невероятно! На мое растерянное замечание, что, дескать, я, кроме нашего, не знаю ни одного, мальчишка лишь пожал плечами: а чего тут сложного? Это же, дескать, проще простого, надо только захотеть… И, тем не менее, ему было приятно мое искреннее удивление и восхищение. Талант я уважаю во всех его проявлениях, а уж тем более такой!..

А его брат, Лис… Ну, стоило только посмотреть на его плутоватую мордашку, как становилось понятно, что этого парня на мякине не проведешь, хитрован еще тот, причем любую ложь с твоей стороны он улавливал сразу. Братья были из числа тех, кого называют самой последней нищетой, обитающей в трущобах Стольграда, и выросли они, можно сказать, прямо на улице. Старший из них, Толмач, еще кое-как помнит крики и ругань вечно пьяных родителей, однажды пропавших невесть куда. Он же воспитывал, как умел, и младшего брата, оставшегося на его руках…

А вот третий, так понравившийся мне малыш, носил трогательную кличку Зяблик. Его весной этого года выгнал из дома отчим, поселившийся у них сразу же после внезапной смерти отца мальчика. А что же мать? — не поняла я. Мать, как выяснилось, ничего не сказала, просто отвернулась, сделав вид, что это ее не касается… Первое время ребенок скитался по соседям, пытаясь поговорить с матерью — ведь для него все произошедшее явилось огромным потрясением. А потом, после того, как осуждаемый всеми в округе отчим подстерег его и чуть не убил, Зяблик убежал и прибился к ватаге бездомных ребятишек. Надо же ему было где-то жить, и хотя бы изредка что-то есть… Ватага приняла к себе паренька, пусть даже среди стаи беспризорных мальчишек он был самым слабым и неумелым. Нет, подумалось мне, убить мало таких жестоких что мамашу, что отчима! Ох, попадитесь вы мне оба под горячую руку, не знаю, что с вами обоими сделаю!..

Сено было мягким, душистым, и Зяблик, сидя возле меня, задремал. Я прилегла на сено, прижав к себе так понравившегося мне ребенка, отметив про себя, что Толмач и Лис тоже пристроились поближе к Киссу, а вскоре все они дружно засопели носами. Ну да, конечно, мальчишки же говорили, что от испуга они почти не спали ночами. Вот оттого-то сейчас, оказавшись, как им кажется, в относительной безопасности, задремали около своих возможных защитников. Ох, если бы еще знать этим самим защитникам, как суметь унести отсюда ноги вместе с головой… А пока я гладила светлую головку доверчиво прильнувшего ко мне Зяблика и никак не могла взять в толк, как и из-за чего можно выгнать из дома ребенка, да еще такого славного!? Тихонько погладила волосы Зяблика, прижалась своей щекой к его нежной щечке… Какой чудный мальчик! Бедный, перепуганный, уставший малыш! Братья куда более привычны к жизни на улице, а этому домашнему ребенку, внезапно оказавшемуся вне родных стен, сейчас приходится тяжелее всех…

— Из тебя, наверное, получилась бы хорошая мать…

Кисс не спал, и без улыбки смотрел на меня. Говорит тихо, чуть ли не шепотом… Интересно, с чего это он вздумал делать подобные замечания? Или опять язвит по своей вечной привычке? Не думаю, что это комплимент…

— Может быть… Только, боюсь, этого никогда не будет…

— Ребята заснули. Может, пока они нас не слышат, расскажешь мне то, что утаила? Ты нам поведала лишь кое — что из недавно произошедшего, причем далеко не все…

— Интересно, с чего ты так решил?

— Когда проводишь с человеком какое-то время, то подобные вещи замечаешь сразу. А мы с тобой общаемся уже давненько…

— Ты тоже о себе ничего не рассказываешь.

— Я — другое дело. Как и эти ребята, с раннего детства не имею ни семьи, ни крыши над головой. Короче говоря, бродяга. Вот потому эти двое братьев ко мне и тянутся, чуют товарища по несчастью, родственную душу, так сказать. А тебе ближе другой ребенок, выросший в семье и нуждающийся в защите…

— Кисс, почему ты оказался во главе каравана рабов? И отчего ушел из тайной стражи?

303