Эрбат. Пленники дорог - Страница 140

140

— Ох, Лия…

— Райса, не стоит меня жалеть. Я сама пытаюсь, насколько возможно, этим не заниматься. Все одно без толку. Наоборот, надо всегда надеяться на лучшее, иначе жить невмоготу станет. Как только благополучно закончим здесь все свои дела, я поеду дальше.

— Куда?

— Туда, где, надеюсь, мне сумеют помочь. Так что, — улыбнулась я, — учти на будущее: когда вернусь обычным человеком, буду выходить замуж, ты у меня подружкой невесты будешь. Причем главной. Это не обсуждается.

— Да ты что?! В мои-то годы? Какая из меня подружка невесты? Да я от стыда глаз от земли поднять не смогу! Люди ж меня на смех подымут! Помоложе кого найдешь!

— Ну, уж дудки! Ты самой лучшей подружкой будешь! И не вздумай отказываться!

— А почему бы и нет? — Райса внезапно озорно улыбнулась. — Только жениха себе хорошего найди!

— Знать бы только, где его, хорошего, искать…

Райса ушла, а я все стояла около Медка, обнимала его за шею, и мне вспоминался наш разговор с ведуньей в день свадьбы Вольгастра. Вернее, в вечер того дня… Именно тогда, в тот, уже кажущийся бесконечно далеким вечер, я узнала от нее много такого, что перевернуло мою тихую, налаженную жизнь с ног на голову. Сколько же дней прошло с того разговора? Не больше десяти, но мне кажется, что это было очень давно, и не в моей, а в чьей-то другой судьбе. Тот день, день свадьбы Вольгастра, бесповоротно разделил мою жизнь на две половины — прежнюю, пусть и тяжелую, но спокойную и налаженную, и нынешнюю, в которой меня не узнал бы никто из поселковых. Слишком большая разница между молчаливой тихой женщиной, почти безвылазно сидящей в своем доме, и охотно влезающей во все немыслимые истории бесшабашной девицей.

Перед моими глазами, как будто наяву, вновь встал тихий теплый вечер, высокая трава в человеческий рост возле небольшого лесного домика, старая женщина на лавочке рядом со мной… Я, только что снявшая с шеи жемчужное ожерелье невесты — не мое оно отныне, и не мне его носить. И без того у меня на душе тяжело: только что с Вольгастром в душе распрощалась, от сердца его с кровью отдирать надо, а тут еще ведунья добила окончательно… Я — эрбат? Бред! Полный бред! Не может этого быть! Почему не может? Да просто — не может, и все!.. Ведьма от старости в своем лесу совсем с ума сошла, не понимает, что несет! И зачем я эти бредни свихнувшейся старухи слушаю? Тоже, видно, не в своем уме! И неудивительно: после сегодняшнего… Но, тем не менее, сижу, вслушиваюсь в негромкий голос ведуньи, рассказывающий мне такое, о чем я раньше и помыслить не могла, такое, что одним махом вычеркивает меня из числа обычных людей:

…- Как это могло произойти, спрашиваешь? Мне вот тоже интересно, как… В тот день меня в ваш дом позвали. К матери твоей, будто неважно, мол, она себя чувствует. Ну, и, как бы между прочим, сказали, что и ты заболела. Я тогда решила, что у тебя обычная простуда, или нечто похожее: уж очень безжалостно бабка твоя начала гонять тебя по хозяйству, невзирая ни на здоровье, ни на возраст. Даже у вас в поселке (где дети сызмальства к труду приучаются, и лентяев обычно нет), и то поселковые головами качали: месяц со смерти отца прошел, а из ворот дома ты почти никогда не выходила. Те же, кто к вам по делам заглядывал, рассказывали, как бабка разогнуться тебе от работы не давала, да кричала на тебя без остановки. После смерти зятя, да беды с дочерью как подменили старуху, она на тебе будто зло за случившееся вымещала. Не дело, это, говорили, так с девчонкой обращаться. Я решила, что бабка загоняла тебя по хозяйству, ты легко одетой выскочила из дома на холод, там, в сарай что отнести, или еще по какой надобности, да и застудилась.

Я тебя уже тогда заприметила. Сама-то я в ваших местах аккурат в тот год осенью появилась. Тяжело тогда было у меня на душе. Прошлая жизнь вдребезги разбилась, к новой же привыкнуть ну никак не могла, как не старалась! Ведь их даже сравнить нельзя: мою прежнюю жизнь, и нынешнее житье. Небо и земля… Моментами даже казалось, что не проще ли будет покончить со всем раз и навсегда… Такое внезапно накатывало, что белый свет становился не мил… И вот как раз в такой миг отчаяния ты ко мне пришла. Не знаю, помнишь ли ты, а я не забуду: заходит ко мне девочка, сама еле живая на ногах стоит, за косяк держится, чтоб не упасть, жаром от нее пышет, а просит помочь родным — плохо им, дескать, спаси! Одни глазищи, кажется, только и были на бледном лице. А мордашка у тебя была такая славная! Не поверишь, но мне показалось, что не так просто ты пришла, а будто послали мне тебя как знак свыше, чтоб знала я, на кого в дальнейшем полагаться смогу. А ведь до того в поселке я тебя никогда не встречала.

Веришь, или нет, но с того дня отпустила меня злая тоска, легче жить стало, смирилась я с судьбой. Но ты у меня с того дня наособинку от других стояла. С того дня я неосознанно стала выделять тебя из всех, да и невольно привязалась к тебе, почти как к родной. Хотя дочерей у меня никогда не было, одни сыновья… Притягивала ты меня чем-то… Оттого и поспешила в ваш дом без промедления.

Захожу, а в комнате бабка да тетка твоя. Обе, хоть вида стараются не показать, да перепуганы чуть ли не до смерти. А ты на лавке лежишь, не шевелишься, взгляд окостеневший, да и сама холодная, ровно покойник. Со стороны кто на тебя поглядит — без сомнения решит, что померла не так давно. Уже и губы посинели, и ногти… Стала я тебя осматривать — все поняла сразу. Себе вначале не поверила, да потом гляжу — все признаки, что бывают после проведения ритуала эценбат, налицо. У меня прямо сердце в пятки провалилось, и руки затряслись. Голова у тебя хоть и была обвязана платком, да засохшая кровь все же по обоим сторонам головы сквозь платок проступала, пульса почти нет, зрачок во весь глаз…

140